Шесть часов утра. По помещениям, как далекий гром, прокатывается звук бронзового гонга, призывающего на службу. С трудом заставляю себя выбраться из-под вороха одеял. Предстоит выйти на утренний холод, и я малодушно медлю, разглядывая вышитую золотом ширму и небольшой альков в стене, украшенный икебаной и шелковым свитком с иероглифами. А если раздвинуть легкую перегородку из рисовой бумаги, то взору откроется японский сад - густые заросли азалий и бамбука, крохотный пруд, карликовые деревья и алеющие сливы. Церемония начинается на рассвете. Перед алтарем с приношениями, бронзовыми колокольчиками и подсвечниками настоятель храма низким дребезжащим голосом затягивает самую известную из мантр - «Хання сингё». Монахи, сидящие в два ряда, хором подпевают.

Ритм пения все ускоряется, и вот уже тела монахов, подчиняясь каким-то невидимым витающим в воздухе флюидам, начинают экстатически вибрировать: «Сяриси, сики фу-и-ку, ку фу-и сики...». «Ничто не исчезает, ничто не появляется, ничего нет, кроме пустоты», - поют и поют они. Наконец раздается странный звук японских цимбал, и настоятель монастыря торжественно приступает к совершению ритуала огня. На глазах у всех он сожжет в большой бронзовой чаше деревянные палочки с написанными на них пожеланиями присутствующих. Под мелодичный звон колокольчика священник шепчет древние магические заклинания. Сухие палочки быстро разгораются, и вот уже огонь в чаше яростно трещит. Его языки поднимаются все выше и наконец, образуют огромный столб пламени. «Огонь очищает и пожирает иллюзии. А иллюзии - источник всех наших несчастий», - вполголоса объясняет мне монах, который когда-то был швейцарцем. Вчера вечером мне не без труда удалось вытянуть из него, что в прошлой жизни его звали Куртом.